Кризисная ситуация в угольной отрасли неоднократно выносилась на первые полосы украинских медиа. Об угрозах дефицита угля для украинских ТЭЦ писали даже аналитики СБУ, эта тема обсуждалась в Кабмине и СНБОУ. Большинство аналитиков утверждает, что она остается рискованной и сегодня, несмотря на рост запасов угля на теплостанциях.
Мы решили обратится за комментарием к одному из ведущих экспертов в отрасли — основателю и руководителю проектно-консалтинговой компании Алексею Анатольевичу Козлову, который имеет опыт работы в производстве и в топ-менеджменте угольной промышленности.
Почему угледобыча ушла в минус
— Алексей Анатольевич, Вы ведущий эксперт в вопросах энергетики и угольной промышленности. В одном из своих интервью, в феврале 2020 года, Вы говорили, что «Неперспективные шахты нужно закрыть, но у нас есть прибыльные шахты, которые частные вертикально-интегрированные компании, там достигнут хороший результат и эффективность». В качестве примера Вы привели «Павлоградуголь», который на момент приватизации добывал 10 млн тонн угля, сегодня – 20 млн тонн. Вы были гендиректором «Краснолиманской», и на тот момент шахта давала невиданные показатели по добыче, что сейчас? Почему шахты и угольная промышленность в целом уходят в глубокий минус?
— Донецк и Луганск в советское время был угольным бассейном, месторождением коксующихся и энергетических углей. Именно здесь при Советском Союзе расположились металлургические заводы, атомные, тепловые электростанции и машиностроительный комплекс – инфраструктура, востребованная при бывшем союзном государстве.
Угольная отрасль в 1975 году (а в неё вошли все шахты Донбасса) при старых технологиях добывала максимум сырья, около 220-230 млн тонн, и этот уголь распределялся по всему Союзу.
Однако, первый удар по отрасли состоялся еще до провозглашения независимости Украины, когда в 1967-68 гг в России были найдены месторождения газа и правительством СССР был взят курс на газификацию.
В первый год независимости Украина добыла со всех шахт 145 млн тонн угля. Сокращение почти в 100 млн т. Потом началась тенденция к снижению добычи. В среднем, в шахтах Украины добывалось от 75 до 85 млн тонн, а к 2014му году объем добычи составил 80 млн тонн. Речь идёт о таких компаниях, как ДТЭК и шахтах «Красноармейская западная», «Краснолиманская» (группы «Метинвест»), «Социалистический Донбасс» (при гендиректоре шахты «Комсомолец Донбасса» Юрии Баранове) и шахтоуправлении «Покровская». Эти шахты возглавляли люди, которые могли добиваться эффективности работы предприятий.
В угольной отрасли работало 940 тысяч шахтёров на момент получения независимости Украиной. Мы добывали 80-85 млн. т., но шахты имели проектную мощность гораздо даже больше, чем 200 млн. т. углей. Шахтеры были мощной политической силой, которую боялся любой президент.
Но, как я упомянул выше, часть шахт теряла свою рентабельность. Эту проблему решали госдотациями 1.3-1.4 млрд долларов в год.
Такое количество шахт не нужно. Шахта работает неэффективно, но на неё дополнительно выделяют деньги, соответственно, она не модернизируется. В свою очередь, государство постоянно создавало искусственный дефицит в отрасли. Нет государственной угольной стратегии – нет утверждённого топливного баланса, сколько углей нужно, карты состояния всех шахт и пр.
В угле есть основные три параметра. В Украине угля достаточно как запасов. Но есть такие категории, как промышленные, скрытые и есть подготовленные запасы. На сегодняшний день у нас 33 или 34 государственных шахты. Они имеют проектную мощность 31.5 млн т на момент их строительства, а добывают эти шахты всего порядка 5 млн тонн в год. Т.е., их фактическая эффективность в 9 раз меньше проектной!
Такие шахты как «Павлоград» работают выше проектной мощности на 30-40 %. Если шахта проектировалась на 1.200 млн, Павлоградская шахта добывает полтора млн. Остальные украинские шахты спроектированы от 2,5 млн т до 500 тыс тонн. Сегодня все они добывают в 10 раз меньше, они все неэффективны.
Я начал свой разговор с того, что мы должны прояснить и утвердить баланс, сколько угля нам нужно. В моём понимании, Украине нужно 10 млн тонн угля. Мы можем этот показатель обеспечить десятью шахтами, вместо 30. Когда я работал советником главы Фонда госимущества, мы занимались этим вопросом предметно. Ни на одной шахте на сегодняшний день нет полной комплектации техническими специалистами, такими как горнорабочий очистного забоя (ГРОЗ).
В основном, это надстройки, конторы. Это люди, которым некуда деться, они по привычке работают на этих шахтах. Шахта не добывает, там платятся бюджетные деньги, и, таким образом, угля у нас нет, а есть дотирование отрасли и вот такая ситуация.
Мы знаем шахты, в которые можно и нужно вкладывать деньги, переводить туда людей основных профессий. Сами же шахты вскрыть, подготовить запасы, оснастить лавы, сделать стратегическую программу по углю, сколько и в какие периоды нам нужно будет угля, скажем, лет на 10-15. Именно в срочные периоды.
Естественно, что в средней перспективе, до 2035 года, нам придется отказываться от угля. Но этого можно достичь без шоковых мер. Достигнув 10 млн тонн добычи, закрыв базовые потребности государства, при развитии альтернативных генераций энергии, мы сможем постепенно выводить шахты из эксплуатации.
Алексей Козлов вместе с Сергем Кузярой
Сначала обеспечить основные критерии отрасли, а потом говорить о развитии
— Сколько можно «поднять» и «удерживать» из государственных шахт, а сколько закрыть? Как-то бывший министр энергетики Оржель советовал детям шахтеров не учиться на шахтеров, подразумевая то, что количество шахт будет существенно сокращено и закрыто.
— Именно эта фраза стала губительной для политической карьеры Алексея Оржеля.
А если говорить об угле, то должны быть основные критерии. Уголь должен быть украинским, он должен быть добыт эффективно, безопасно и иметь конечного потребителя. Это потом уже можно говорить о количестве специальностей и шахтёров, необходимых для отрасли. Каждый молодой человек сам выберет, на кого ему учиться.
— Что будет с моногородами, которые существуют исключительно благодаря шахтам?
— Знаете, в моём понимании, эту проблему нужно не замалчивать, а решать. Я вырос в таком моногороде – городе Белицкое Донецкой области, где при городе была шахта.
Таких маленьких шахтерских городков по стране 63-64. Например, в Белицком было три школы, где училось 2700 детей, теперь всего 350.
Что представляет собой сегодняшний моногород? Это, по большей части, население в возрасте от 60 до 80 лет. Молодёжи там критически мало. Но, все эти моногорода расположены очень близко между собой, в доступности 5-7 км.
В некоторых регионах, таких как Лисичанск, Первомайск (Луганская область) шесть шахт (3 шахты в Лисичанске и три — в Первомайском). Расстояние между ними – от 3 до 7 км. Если мы выберем из одну-две перспективные шахты и будем решать вопросы комплектации рабочими, сохранив и продолжив производство, мы спасем эти моногорода от вымирания. Там нет людей, которые на сегодняшний день будут работать в угле. Их просто нет. На этой теме сегодня многие профсоюзы спекулируют.
В угле было 940 тыс, в этих же моногородах. Ну, пусть большая угольная часть Донецкой область сегодня оккупирована. У нас осталось около 400 тыс шахтеров. Сегодня их реально 39 тыс, в 10 раз меньше. И новых людей, которые сегодня пойдут в шахту, нет.
Приведу пример, в «Мирноградугле» три шахты, шахта «Капитальная», бывшая шахта «Стаханова», шахта «Димитрова», которая подлежит закрытию, но ныне пока работающая, шахта «Центральная», которой больше 100 лет. Шахта «Стаханова», на которой сегодня трудится более 2.000 работников, причём из основных профессий, которые задействованы именно в строительстве и добычи угля, там всего 200-300 человек.
Мы предлагаем: выбрать наиболее рентабельные шахты, территориально близкие друг к другу, перевести на них людей со всех (закрытых, нерентабельных и т.д.) на эти работающие предприятия, обозначить объём работы, обеспечить объём инвестиций, вскрыть, подготовить эти запасы, и таким образом провести реформу и трудоустройство всех тех людей, оставшихся в угле, но на тех шахтах, на которых они нужны. Ну, допустим, на шахте «Стаханова» для эффективной работы необходимо иметь в работе минимум четыре добычных участка, это порядка 600-750 человек. Плюс проходчики, для проведения горных выработок. Их тоже должно быть такое же количество. А у нас во всём кусте нету такого количества людей. Но к решению этого вопроса нужно подходить комплексно.
Пока мы имеем много шахт, которые подлежали закрытию уже очень давно, но никто не хочет этим заниматься. Такой результат – следствие всех лет отсутствия политической воли в угле.
Пока мы имеем много шахт, которые подлежали закрытию уже очень давно, но никто не хочет этим заниматься.
Институт «смотрящих»
— У меня вот продолжение к политике в угле. Если говорить о проблемах государственных шахт и об убыточности, то эта убыточность шахт появилась при системе «смотрящих», которые «убивали» отрасль. Сначала это были люди Александра Януковича, потом Виталий Кропачев от Петра Порошенко и Игоря Кононенко. Как бы Вы оценили институт «смотрящих» и «результат» их работы на рынке? Взять того же Кропачева, который пришёл после Вас на «Краснолиманскую»?
— Это уже исторически сложившийся факт. Кропачев имеет, допустим, какие-то активы, в том числе, и «Краснолиманскую», на которой работал я.
«Краснолиманская» до 2014 года работала эффективно, и была единственным государственным предприятием, повторяю государственным, и не получала до этого года, да и вообще никогда, денег из бюджета на дотации.
Во-первых, на этом предприятии 15 лет руководил Зиновий Григорьевич Пастернак. Это личность эпохальная для отрасли, сопоставимая с Юрием Барановым, Ефимом Звягильским, Леонидом Байсаровым. Эти люди, будучи производственниками, управленцами с инженерным опытом, подняли свои предприятия.
Когда при Пастернаке «Краснолиманская» в 2000 году отработала все промышленные запасы, были приняты важные управленческие решения. Руководству удалось прирезать часть запасов от соседней шахты «Стаханова», которая эти запасы не отрабатывала и не могла отработать. Пастернак тогда привёл инвестиции. Таким инвестором оказался Игорь Гуменюк. На базе шахты создалась компания ООО «Краснолиманская». Ей были отведены часть запасов, в которые инвестировали колоссальные средства на протяжении 3 лет, и все это время там не велась добыча. Там просто инвестировали деньги в строительство лав.
Потом за счёт этого государственно-частного партнёрства, уже при моем участии как руководителя, нам удалось с одной лавы в месяц добывать 100 тыс тонн угля. Другая лава давала 150 тыс. Это был последний в истории независимой Украины рекорд. Никто больше не достиг таких показателей.
Одна шахта «Краснолиманская» способна была добывать 3 млн тонн в год. Сегодня 34 шахты не добывают столько. И за счёт этой эффективности, собственник на тот момент содержал полностью угольную компанию «Краснолиманская».
То есть, там был сделан довольно-таки грамотный договор о совместной деятельности на то время. Частное ООО добывало уголь, содержало весь комплекс, приводило его в порядок, реконструировало вентиляторы, подъёмы и всё остальное. Потому что если бы оно этого не делало, то шахты не было бы.
Но, события 2014 года, я это хорошо помню, захваты шахт и проч… Дальше было решение собственника распродать этот актив и, насколько я знаю, продал Гуменюк его именно Кропачеву (хозяину «Укрдонинвест»). Дальше этим предприятием уже занимался «Укрдонинвест». Позиция там была — «смотрящий».
Я считаю, что государство должно избавиться вообще от такого явления, как «смотрящие».
Достаточно навести порядок в управлении отраслью на уровне Минэнерго. Можно в Министерстве спросить: а почему и кто контролировал государственно-частное партнерство на шахте «Краснолиманской» с 2014 года, которая сегодня, кстати, не может добывать такое количество угля как раньше? Они не видели, что там происходит? Если есть государственно-частное партнёрство, то государство должно осуществлять контроль за его деятельностью. Почему этого не происходило?
Игорь Гуменюк. Фото: cre.in.ua
— Вот интересно, государственная шахта, и она действует в интересах определённого человека. Кстати, говорят, что Кропачев туда вернулся.
— Не знаю, я с ним не в контакте. Я считаю, что государство должно принять программу по данному предприятию. Сделать это в рамках запасов, которые там эффективны и должны обрабатываться. Шахта должна, как и раньше, добывать объем угля хотя бы на уровне 2014 года, а не выкачивать госдотации из бюджета страны за счет наших с вами налогов.
Виталий Кропачев. Фото: oligarh.media
Мощности есть – загружать нечем
— Некоторые эксперты пишут о том, что Украина из-за дефицита угля может не пройти пиковые холода этой зимой в ситуации так называемой «автономного функционирования» энергосистемы страны, когда мы отключимся от России и Беларуси, но ещё не подключимся к ЕС. Откуда этот дефицит? Это же не только из-за войны с Россией и потери шахт на Донбассе. Разве у нас нет мощностей для обеспечения своих потребностей?
— Ну, мощности нужно чем-то загрузить. В энергетике, в мощностях, у нас есть компания «Центрэнерго». У них 21 блок, часть из них, по-моему, 3 газомазутных, но точно порядка 15-16 блоков – это угольные блоки. Однако, у нас нет угля. Мощности у нас есть, уголь у нас есть как запасы, а в скрытых, подготовленных и эффективно добытых, — угля нет.
Если бы мы добывали 10 млн тонн, то нам бы не нужно было нагружать атомную энергетику, у нас бы не работало 14-15 атомных блоков на максимуме, и это тоже критично.
Если у нас, не дай Бог, возникнет ситуация, когда необходимо будет остановить один блок, или 2 атомных блока, а они по мощности мегаватники, то нам нужно будет ввести одновременно пять-шесть блоков тепловых электростанций! А для того, чтобы тепловой блок заработал, нужен уголь, а своего угля у нас нет. А по России и Казахстану вы сами знаете, что происходит. Это политика.
Поэтому, задача в угле должна быть чётко решена. Но, к сожалению, у нас в Министерстве я увидел, не буду называть министров, как некоторые балансы по электроэнергии утверждались в месяц по 2 раза.
Это для альтернативной электрогенерации позволительны «плавающие» балансы, а уголь не может работать хаотично, когда отрасль не имеет понимания, где она будет в ближайшие полгода-год.
Не буду скрывать, мне делались предложения заняться угольной отраслью. Но первым условием я выставил – проявите политическую волю. Это как раз то, что мы с вами говорим: здесь не должно быть «смотрящих» в отрасли, а должна быть вертикаль, должна быть цель, сколько угля вы хотите, чтобы я выполнил эту задачу. По временным рамкам для выхода на отметку в 10 млн тонн понадобится не менее двух лет. Потому что мне нужно подготовить, построить и оснастить лавы.
Взять, к примеру, ту же «Краснолиманскую»: на момент 2014 года на шахте было вскрытых, оконтуреных, то есть подготовленных к выемке и оснащенных техникой и людьми 5,5 млн тонн оконтуреных запасов. Сегодня у нас, насколько я знаю, и с того, что мы объезжали, когда смотрели, оконтуреных и вскрытых запасов порядка 700 тыс. То есть, вы понимаете, для обеспечения Украины углём сегодня, строить нужно было год назад.
Все решают кадры
— Вы сказали, не будете называть фамилий министров, но, я спрошу. Почему министр Галущенко ничего не предпринимал по этому поводу?
— Отвечу на Ваш вопрос так. Вот был министром Алексей Оржель, он пришёл из альтернативной энергетики. Алексей видел своей целью лоббировать интересы именно альтернативной генерации, у меня складывалось такое впечатление. Отсюда и фразы «давайте не будем шахтёров учить» и т.п.
Галущенко – наверное, сегодня он выгоден тем, что он с атомной генерацией. А атомная генерация в основном несёт нагрузку за всю страну.
В отрасли снова кадровый коллапс, когда попросту нет руководителя, котором бы соединялись качества управленца, энергетика и просто человека с комплексным видением. Необходим человек с глубоким пониманием каждого из секторов, пониманием того, что важно. Да и по направлениям должны быть расставлены не «смотрящие», которые приведут удобных им генеральных директоров. Государство должно задать модель управления отраслью.
— Как бы Вы оценили кадровые решения нынешней власти в энергетике? Бусловец, Оржель, Галущенко? На Банковой есть люди, которые понимают всю угрозу ситуации в отрасли? Вы с кем-то контактируете в Офисе президента по этим вопросам, Вас слышат? Почему, по Вашему мнению, премьер-министр Шмыгаль самоустранился от вопросов угля? Антикризисный энергетический штаб во главе со Шмыгалем создан совсем недавно. Это не потому, что энергетика была в некой «автономии» от остального Кабмина?
— Меня слышат. Со мной консультируется зам главы Офиса президента Ростислав Шурма. Он очень грамотный специалист, и у меня большая надежда на то, что наши предложения найдут применение.
На отдыхе в Буковеле имел случайную встречу с президентом Владимиром Зеленским, которому я предложил свои услуги в сфере реформирования угольной отрасли. И мне показалось, что ему эта тема интересна и, возможно, будет обратная связь.
Я встречался и с Денисом Шмыгалем, после того, как мы в рамках Фонда Госимущества создавали на базе «Центрэнерго» вертикально-интегрированную компанию. Я занимался этим вопросом как советник главы Фонда и руководителя департамента «Центроэнерго», который был создан именно под постановление правительства. Мы выполнили анализ всех 34 государственных шахт, мы сделали камеральный аудит, собрали всю информацию по этим шахтам, объездили все объединения.
С премьер-министром у меня был разговор в течение часа, но кроме «дуже добре, дякую», результатов я пока не увидел.
Я считаю, что именно премьер-министр должен поручить министерству энергетики сформировать и утвердить топливный баланс, предоставить перечень шахт, которые могут выйти на производственную мощность, сделать техническую программу для шахт, которые мы хотим сохранить. Речь идет о программе трудоустройства, перевода, доставку этих людей на производство; пакете программ социально-экономического развития территорий 63 моногородов, в которых живут в основном пенсионеры.
Шахта – это всегда системообразующее предприятие, рядом работает очень много смежных производств — это бетонные заводы, это доставки, это ремонтные предприятия, это производство горно-шахтного оборудования и тому подобное. То есть, одно рабочее место шахтёра даёт 5-6 смежных рабочих мест.
На сегодня эта «экосистема» в моногородах разрушается. Люди уезжают. Молодёжь, которая подрастает, не видит перспективу в шахтах. О какой перспективе речь, если раз в 3-4 месяца платится заработная плата, причём это не зарплата, а просто раздача денег из бюджета. Стабильности никакой нету.
На шахте «Краснолиманская» в 2014 году работало 4300 человек, сегодня на ней 2100. То есть, 2200 людей уехали в Киев, в Польшу, в другие страны. Они не видели перспективы, не чувствовали, что работа будет стабильной.
Есть шахта «Украина» в городе Украинск, там проживало где-то 12-13-15 тысяч населения. Сегодня в Украинске живёт порядка 2-3 тысяч всего. Это умирающий поселок. А если бы шахта стала эффективной, то часть людей удалось бы вернуть. Наладился бы быт, сопутствующее производство, а пенсионеры бы получили поддержку.
Фото: facebook.com/centerenergo.org.ua
Министерский менеджмент себя не оправдал
— В том же тексте 2020 года Вы говорили о том, что «не понимаете, почему погашение задолженности перед шахтёрами подаётся правительством, как заслуга. Эти задолженности возникают из-за отсутствия реформирования отрасли, при таких условиях уголь очень дорого обходится Украине». Недавно Независимый профсоюз горняков Украины нардепа от «Батьківщини» Михаила Волынца проводил серию протестов и забастовок. Они требовали исключительно денег на зарплаты. Как вообще относитесь к практике выбивания зарплат профсоюзами? Рациональна ли такая схема?
— Если взять историю за 30 лет, то министров у нас было, наверное, человек 15, замминистров по углю тоже было колоссальное количество, а профсоюзы у нас неизменны на протяжении 30 лет. Если профсоюз отстаивает интересы человека труда, то у меня вопрос: в 1991 году в отрасли работало 940 тысяч человек, а сегодня их 40 тыс, кого отстояли профсоюзы? Никого. То есть, они решили свои шкурные вопросы. Профсоюзы политически заангажированы. Вешают себе медали и выдавая это как свою заслугу. Что на самом деле должен делать профсоюз? Он должен отстаивать угольную отрасль в целом.
Почему ни один из профсоюзов не отстоял интересы угля перед Министерством? Почему у нас таких предприятий, как «Павлоград», как «Краснолиманская» была, как шахтоуправление «Покровское», ещё, допустим, их 10, но ведь в Павлограде все шахты работают выше проектной мощности? Работают. Деньги платятся? Да. Почему ДТЭК может это сделать, а государство – нет? Может, это потому, что существует система «смотрящих» и профсоюзов, которые их покрывают?
Есть и другой аспект – мотивация менеджмента. Например, зарплата замминистра 35 тыс грн. в месяц. Готов ли я идти на такую зарплату? Нет, не готов. Потому что мой ребёнок ходит в школу за 20 тысяч гривен в месяц, и я вынужден эти деньги зарабатывать, а если идти в Министерство, то тогда лучше «смотрящими» или в коррупционные схемы. Я этим не буду заниматься.
У менеджмента ДТЭКа другая ситуация. Там выстроены система, учёты, правила, задачи, цели… ДТЭК знает, сколько им нужно угля, сколько они будут в генерации, как они будут его добывать, как эффективно, а в государстве нет ни учёта, ни контроля, ни задач, ни программ, ни извините, даже профильного замминистра. В Минэнерго нет ни одного человека, который понимает даже того, о чём мы сейчас с вами говорим.
— Наращиваются долги при неэффективном менеджменте отрасли, потом лихорадочно ищутся деньги под стук шахтёрских касок под Кабмином?
— Да, абсолютно правильно. То есть, сначала должна формироваться задача, цель, сколько угля, утверждается баланс, потом отбираются предприятия, считается, какое количество людей на этих предприятиях, какая техника должна быть, какие инвестиции, и кто за это отвечает.
В ДТЭКе на сегодняшний день обычный рабочий может заработать и 50 тысяч грн.
Скажите, пожалуйста, замминистра с такой ответственностью за отрасль в таком состоянии, это достойная заработная плата? А для чего это тогда нужно, если это в государстве не может быть как моделью?
— Говорят, что шахтёрские акции протеста вообще бывают только там, где не затрагивают интересы определённых олигархов. Волынцу неоднократно забрасывали, что шахтёрские протесты имеют политическую составляющую. Как Вы считаете?
— Мне кажется, что сильно много придают значения и важности Михаилу Яковлевичу и профсоюзам. Никто не может с ними говорить на профессиональном языке, поставить правильные вопрос: где они были, почему в таком состоянии отрасль? И почему людей, которых они отстаивали, стало в 20 раз меньше в отрасли?
Профсоюзы на местах всегда согласовывали назначение директоров и генеральных директоров. То есть, они все участвовали в доведении угольной отрасли до нынешнего плачевного состояния. На местах профсоюзы каждый имеет свой корыстный интерес. В профсоюзных отчислениях, в путёвках, в трудоустройствах, и даже некоторые – в поставках оборудования. Поэтому у нас профсоюзы играют иногда роль тех же «смотрящих», только одних мы обвиняем в коррупции, а профбоссы прячутся за печать профкома. Если бы профсоюз отстаивал уголь и программу развития на шахтах, мы бы не знали куда девать уголь.
Фото: facebook.com/centerenergo.org.ua
Себестоимость угля на госшахтах выше, чем цены на мировых рынках
— Вы говорили, что у нас в Украине нет утверждённого угольного баланса, сколько угля нам необходимо, сколько добываем, почему импортируем, почему сами не можем обеспечить себя углём и как это сделать? У вас, как у специалиста, есть это понимание? Почему эти наработки не приняты на Кабмине?
— Уголь в этом году вырос до космических цен, до 240 долларов, а ведь год-полтора назад уголь стоил в 4 раза дешевле. Например, было выгодно для «смотрящих» за генерациями ввозить казахский уголь по 53 доллара, по 57, до 60 долларов. Было проще привезти, чем заняться стратегией и эффективностью работы своих шахт, национальной добычей.
Это правда, что при нынешней системе управления, логистике и социалке себестоимость добытого угля на всех госшахтах выше, чем цены на мировых рынках. Но у ДТЭКа, по моим предположениям, стоимость угля в Павлограде составляет где-то порядка 50 долларов. Это полная себестоимость, которая идёт за счёт эффективной работы. Раньше ДТЭК на 11 шахтах в Павлограде добывало 20 млн тонн в год. Сейчас у них 9 шахт и показатель в 16 млн тонн. Это очень существенный результат.
Почему ДТЭК может, а государство – нет? Потому что их шахты модернизированы, они приведены в порядок: вентиляция, проветривание, использование новых технологий.
Значит, уголь тоже может быть эффективен даже на существующей глубине добычи в этих горно-геологических условиях. На шахте «Краснолиманская», в мою бытность, за счёт государственно-частного партнёрства себестоимость угля достигала 42-45 долларов.
— В отрасли есть эффективные менеджеры со стратегическим мышлением, которых власть могла бы объединить. Вместо этого мы слышим снова о том, что в угольную промышленность возвращают «смотрящих» (того же Кропачева). Как изменить качество управления отраслью?
— Я думаю, что должна быть чёткая понятная задача и вертикаль. Если нет задач, нет вертикали, нет инструментов, то этого не реализуешь.
У меня был разговор с Ольгой Буславец, когда она была в Минэнерго. Я предлагал усадить всех игроков рынка за стол переговоров, установить правила, сделать угольный баланс, понять, кто какими активами располагает. В таком разговоре могли бы принимать участие те же Кропачев, Бондаренко (у которого тоже на сегодняшний день есть актив, шахта «Нвогродовка», по которой, кстати, я делал концепцию развития) и другие. То есть, мы бы подсказывали Министерству, как повысить эффективность управление угольной отраслью…
Не забирать активы, а выстроить правила игры, где стратегирование принадлежит государству, потому как оно главный заказчик для угольной отрасли. Не «смотрящие» должны ставить задачи, а государство должно наделить полномочиями того, кого управляет отраслью. Официально.
После этого премьер-министр может провести переговоры с такими кризис-менеджерами и выбрать лучшую концепцию. У такого человека должны быть полномочия назначать генеральных директоров на предприятия и потом контролировать систему мотивации и наказания.
А если менеджмент на угольные предприятия назначают «смотрящие», то какой функционал остается у министра энергетики или замминистра по углю? Никаких.
Если же будет определен кризис-менеджер с большим объемом полномочий, то можно без коррупционных рисков возвращать в отрасль государственно-частное партнерство. Только в этом случае можно будет говорить о прозрачных правилах игры. Тогда те же Кропачев, Ефимов, Бондаренко могут зайти инвесторами на госшахты, дать стране угля и заработать прибыль.
Фото: centrenergo.com
Чтобы «Центрэнерго работал» человек должен разбираться в специфике угледобычи
— Какова сейчас ситуация на «Центрэнерго»? Ведь основная нагрузка энергосистемы в критический момент ложится на государственную «Центрэнерго», которая обеспечивает работой государственные шахты. Но что-то постоянно не складывается там. То Беляков с кем-то воюет, то кто-то воюет с Беляковым. То менеджмент ведёт войны друг с другом, то кто-то хочет приватизировать компанию. Вы ведь делали работу для «Центрэнерго», можно ли обеспечить нормальную работу предприятия?
— В угле заниматься реформой и добычей угля должен человек, который в этом понимает, потому, что там есть своя специфика. Мне довелось работать, начиная от низа, горно-мастером, помощником, начальником участка, замдиректора по производству, главным инженером, директором предприятия, генеральным директором. Я прошёл все ступеньки. Если бы я не имел такого опыта, то не смог бы говорить с игроками рынка профессиональным языком.
Точно так и «Центрэнерго». Кто сегодня управляет им? Довгаль. Вы видели, где Довгаль был до этого? Он что-нибудь понимает в генерации? Скажите, пожалуйста, где этот человек обеспечил результат? Он руководил Национальной угольной компанией, которая так и не была создана, у которой нигде нет никаких промежуточных результатов, он руководил «Мирноградуглём», который был неэффективный ни при нём, ни после него, не улучшил свои показатели ни в чём. И сегодня человек, который в энергетике никогда не работал, возглавляет такое предприятие, как «Центрэнерго»! Что будет после такого менеджмента – мне сложно даже предугадать.
До Довгаля «Центрэнерго» руководил Корчинский. Хотя его и называли «менеджером Коломойского» (с чем я не согласен), он хотя бы понимал специфику работы такого предприятия. Именно Корчинский в прошлую зиму, когда атомных блоков было меньше в работе (не 14, а 9-11 максимум), смог удержать энергосистему страны. Как ему это удалось? У Корчинского на тот момент, перед входом в зиму, было на складе 450 тыс. тонн угля, в отличие от этого года, когда у Довгаля 50 тыс тонн.
Так вот. Даже если бы у этого руководства были запасы угля прошлого года, у меня нет уверенности, что «Центрэнерго» смогло бы дать нужную нагрузку. Ремонт, насколько я знаю, качественно не производится. А почему? Потому что человек, который управляет этим, в этом ничего не понимает, он временщик.
— 18 ноября прошлого года в своём посте Вы высказали опасение относительно того, что может ожидать государственное объединение «Добропольеуголь-добыча» в 2022 году (спад производства), из-за невыполнения утверждённого плана проведения горных выработок Министерством энергетики Украины за 2021 год. Что пошло не так? Государственный менеджмент неэффективен?
— Два момента. Первое, программа, которая была принята, она была заведомо нереальна. Второе, Вы правы – неэффективность государственного менеджмента. Кто в этом виноват, нужно задавать вопросы тому, кто принимал эту программу и разрабатывал. В данном случае, насколько я знаю, за угольное направление в Министерстве отвечал Немчинов.
Чтобы организовать добычу угля из шахты, нужно постоянное строительство, на каждую тысячу тонн добытого угля должно осуществляться минимум 6 м проведения горных выработок, тоннелей.
По «Добропольеуголь» в плане, который я видел, стояло 17.5 километров, по факту – 6 км выработок. На прошлый 2021 год, у них был план до трёх миллионов тонн добычи, а добыли 2 млн 400 тыс тонн. В плане на 2022 год уже 1 млн 300 тыс, в 2 раза меньше, чем в прошлом году. И это в том числе из-за того, что там не было необходимого объёма проведения горных выработок.
То есть, вместо 17.5 км, которые приняло и утвердило Министерство, прошли 6.
Сегодня раскручивают тему, что ДТЭК был эффективный там, а государство неэффективно. Это не совсем так. «Добропольеуголь» имел проектную мощность порядка 6 млн тонн, ДТЭК добывал там 3 млн.
Если брать «Павлоградуголь», то объединение работало в полтора раза выше проектной мощности, а «Добропольеуголь» – в два раза ниже проектной мощности.
Решение о возврате государству шахт «Добропольеуголь» было принято больше года назад, на тот момент стоимость угля на рынке была 53 доллара, никто не мог прогнозировать, как долго это продлится. Я считаю, что этот актив не мог работать в 53 доллара, и себестоимость, вероятно, была значительно выше, и нужно было что-то предпринимать.
Тут нужно задать вопрос: почему программа была 17.5 километров выроботки, а пройдено в 3 раза меньше? Рост цены на угольную продукцию мог способствовать проведению такого объёма горных выработок. Почему это не сделано? Где выделенные на это деньги? Если этот бизнес-план без дотаций был утверждён Министерством и технически правильно принят, тогда вопрос: кто и на каком основании его принял? Почему не спрашивают за его невыполнение?
— Сегодня на слуху «угольное дело» с участием бизнесмена Кузяры, экс-министра Демчишина, Медведчука и Порошенко. Вы ведь хорошо знакомы с Кузярой? Как бы Вы охарактеризовали всю эту историю? Это политическое дело? Кстати, на защиту Кузяры стал и нардеп Андрей Николаенко, которого связывают с Тарутой и Разумковым одновременно.
— Я не знаю, насколько он (Николаенко) с ними связан или не связан, он был у Кузяры на суде, я тоже был. Сергея я знаю уже около 20 лет, он был одним из совладельцев «Краснолиманской» до 2014 года, и мы с ним работали.
Я могу сказать, что это один (я всех знаю, которые в угле) их тех, кого Вы называете «смотрящими», кто по грамотности, подходу и интеллекту способен стать настоящим кризис-менеджером отрасли. Поэтому я считаю, что это «дело» против него скорее политическое. Думаю, что Сергей больше пользы принёс бы государству, став у штурвала реформирования отрасли. Его сделали разменной монетой в данном случае, и из того, что я слышал и видел в этом деле, там нет его вины. Думаю, что суд со временем вынесен правильное решение, и Сергей точно будет на свободе.
Опыт Таджикистана
— Расскажите немного о Ваших международных проектах, например, в Таджикистане. Если сравнивать где удобнее работать, и как там организовано управление отраслью?
— Удобно работать там, где есть правила, и где эти правила выполняются.
Никогда не думал, что мы именно в Таджикистане будем заниматься углём. До 2014 года Таджикистан входил в единую энергосистему с соседними странами.
У них был конфликт с Узбекистаном, который перестал давать им газ, те, соответственно, им воду перекрыли. Это всё зависит от каких-то там президентов, политики. Таджикистан оказался в ситуации отсутствия электроэнергии, когда в Душанбе не было электроэнергии по 18 часов в сутки.
Учитывая, что у Таджикистана очевидный дефицит кадров с инженерным мышлением, они привлекли китайцев, которые им за год и четыре месяца построили рядом с Душанбе тепловую электростанцию на угле, с проектной мощностью в миллион тонн.
Сделали, закольцевали единую энергосистему. Таджикистан – это на 92% горы, запасы угля по характеристикам залегания не такие качественные, как у нас.
Правительство Таджикистана привлекло инвесторов к разработке и добычи угля. Среди них была одна американская компания, для которой мы и делали полностью анализ месторождений в Таджикистане и подобрали технологии отработки, которые помогут в добычи угля. Сегодня страна добывает порядка 2.5 миллионов тонн, а учитывая, что она не такая большая, она полностью самостоятельно обеспечивает себя углём.
Мы консультируем на сегодняшний день добычу, что делать, какие технологии использовать. Кроме того, мы работаем и проводим консультации по странам-соседям – Узбекистану и Казахстану.